– Обижаешь. Ему уже больше восемнадцати, полгода, как стукнуло.
– Невелик возраст, – хмыкнул Осипыч.
– Ты себя вспомни. Ты – во сколь женился?
– Так это когда было. Теперь времена другие, да и дочку жалко. Была бы мать жива, она бы хоть подсказала.
– А ты у дочери спроси.
– И впрямь, чего это я? А ну, Маша, где ты? Сюда иди, – крикнул он в сторону комнаты, куда убрались девчата.
В комнату медленно вошла Манечка и остановилась у входа. Из-за спины её выглядывали сёстры.
– Слыхала, о чём речь идёт, что по твою душу сваты пожаловали?
Она глянула на всех, сверкнула глазами, зарделась и утвердительно кивнула головой.
– Ты этого Дмитрия Кирсанова знаешь ли?
Она опять молча кивнула головой.
– Растут дети незаметно, – буркнул Осипыч. – Да люб ли он тебе? Отвечай, а не отмалчивайся.
– Люб, батюшка, – выдохнула из себя Манечка.
– Вот те на! – Изумился отец, – когда же ты успела? А может, ты на сносях уже?
У Манечки от обиды брызнули слёзы. Она только помотала головой и выбежала из комнаты.
– Ну вот, теперь дочку обидел, – с досадой пробормотал он.
– Ладно, придётся извиниться, – сказал Фёдор, берясь опять за бутылку. – Я вижу, мужик ты правильный. Если молодые любят друг друга, чего им мешать? Давай лучше обсудим, когда рукобитье устроим да жениха в дом тебе приведём, чтобы ты на него своими глазами взглянул… – При этом он разливал водку по рюмкам. – Давай, Осипыч, выпьем за дочку за твою, умницу и красавицу, – продолжил Фёдор.
Они опять выпили, закусив огурцами, и засобирались домой к Кирсановым, где их с нетерпением ждала Евдокся. Рукобитье назначили через неделю, тоже в субботу, ближе к вечеру.
Глава 9
Рукобитье
Евдокся слушала, поджав губы, как проходило сватовство, и чем закончился сговор. Затем отдала распоряжения для следующего этапа, который был, пожалуй, ещё более важный, чем сватанье. Именно на рукобитье определяли, кого на свадьбу звать, что в приданое за невестой дадут, где будут жить молодые, что им на обзаведение хозяйством дарить. Только на рукобитье суженый впервые мог войти в дом невесты. Уже после того, как ударяли родственники с двух сторон по рукам, парня официально признавали женихом, и на молодых накладывались строгие обязательства.
В следующую субботу, как начало смеркаться, трое саней с прежней троицей сватов во главе, с Евдоксей и Митей, братьями, их жёнами и Митиными сёстрами въехали во двор Ашниных. Все вылезли из саней и сгрудились перед крыльцом, но не просто так, а по обычаю, как веками повелось. Сваты, за ними мать жениха с сыновьями, жених с полдружьями, а там уж детвора.
В этот раз их ждали. На крыльце был не только нарядно одетый Иван Осипович, но весело поглядывала, уперев руки в бока, Манечкина крёстная, Варвара Патрушева. За ней стояли её сыновья, здоровые парни двадцати трёх и двадцати пяти лет. Остальные выглядывали из открытых дверей в сени…
– Ну, что? С чем пожаловали в наш дом? С добром пришли или с бою брать будете?
Вавила, который шёл чуть за Фёдором Турчонком, хмыкнул и начал засучивать рукава свитки, показывая, что он готов и с бою. Сыновья Варвары нахмурились и встали плотнее, но эту быстротечную заминку прервала Евдокия:
– Что ж мы, доброе дело будем с драки начинать? Чать, не басурмане. Давай, Иван, корзину. За вход – откупное есть.
С этими словами она достала из корзины гребень черепаховый с камушками и с поклоном подала его.
– Иди сюда, прикинь, свашенька, хорош ли?
Та степенно спустилась с крыльца и подождала младшую дочь Ашниных, которая, сама сообразив, метнулась в дом за зеркалом.
Варвара воткнула гребень в косу, свёрнутую кольцом на затылке и, осмотрев себя в зеркале, осталась довольная подарком.
– Ох, хорош! – вымолвила она, улыбаясь.
– Тестюшка, а ты что застыл? Тебе тоже есть, что примерить.
Когда Ашнин, с явным интересом на лице, сошёл вслед за Варварой с крыльца, Евдокся достала из корзины чёрный картуз с высоким околышем и лаковым козырьком. И с поклоном подала ему. Тот крякнул от удовольствия, левой рукой пригладил волосы и натянул картуз на голову. Обновка пришлась впору. Он тоже оглядел себя в зеркало, поданное Варварой. По улыбке, расплывшейся на лице Ивана Осиповича, было видно, что с подарком ему угодили.
– Ну, Осипыч, теперь всё… – громким шёпотом высказался кузнец Вавила.
– Скажешь, тоже… Милости просим, гости дорогие, – произнёс Ашнин, жестом приглашая подняться на крыльцо.
– Проходите, проходите, не стесняйтесь, – поддержала его сватья.
Когда Евдокся с сыновьями поднялись на крыльцо, она указала уже Григорию:
– Доставай «гусиху».
Тот, нагнувшись к корзинке, достал трёхлитровую бутыль с узким горлышком, в деревне называемую «гусихой», полную красного виноградного вина.
– Есть и вам, свояки, чем побаловаться, а это на память, и чтоб деньги водились, – она протянула обоим по кожаному портмоне.
Те тоже заулыбались, освобождая проход. Гости и родня Ашниных дружно повалили в избу.
Манечка встретила сватов, Евдоксю и сопровождающих у накрытого, с выпивкой и закуской, стола, с караваем пышного пшеничного хлеба в руках, который лежал на полотенце, блестя в свете керосиновой лампы аппетитными боками.
– Откушайте, гости дорогие, – промолвила она, покраснев от смущения.
– Сначала выпьем, – вмешалась сваха. – Отведайте, бояре, сладкой водочки, а барыни-боярышни – винца красного.
Хозяева и гости стали наполнять уже знакомые сватам зелёные рюмки.
– Со знакомством нас, – провозгласил Иван Осипович, и все дружно выпили.
– А закусить – караваем, пожалуйста, – вмешалась сваха.
Евдокся отломила от каравая первая. Пожевала и строго спросила у Манечки, стоявшей молча, с опущенными в пол глазами:
– Сама пекла или сваха притащила?
– Сама.
– Да ты, Евдокия, бога побойся, – встала на её защиту Варвара, – она с двенадцати лет хлебы печёт, как без матери осталась. Что, аль в рот не лезет?
– Отчего же, каравай хорош, – похвалила Евдокся.
Все начали отламывать от каравая и пробовать тёплый ещё хлеб.
– Повезло тебе, Митяй, – хлопал его по плечу слегка захмелевший Серёга, – рукодельница она у тебя.
– Ага, – приплясывал в своей красной рубахе Егорка, – это я их познакомил.
– А где жених-то? – оглядывая стоявших гурьбой и галдящих людей, спросила сваха.
Подтолкнув Дмитрия плечами, полдружки выдвинули его вперёд, к Манечке.
– Чем невесту порадуешь? – опять спросила сваха.
– Вот, сейчас, – жених, волнуясь, залез в корзину, которая стояла рядом с ним, и вынул оттуда новенькие, аккуратные полусапожки тёмно-коричневой кожи, на каблучках. – Вот тебе, – протянул их Манечке, – носи на здоровье, думаю, впору будут.
Поставив на стол обломанный каравай, та прижала их к груди, задохнувшись от радости, и робко сказала:
– Спасибо, Митя.
– Да ладно, чего там.
Родня и гости одобрительно загудели.
– Хороша обновка, девка век носить будет.
– Дак и сама стоит того.
– А что жениху невеста приготовила?
Манечке стоявшая позади сестра Дуся что-то быстро вложила в руку.
– Это, Митя, тебе, – она протянула белые шерстяные варежки, запястья которых были украшены коричневым узором, да такие же, белые с коричневым, носки, – это я сама связала.
– Умница ты у меня, – тут же примерив их на руки, счастливо улыбнулся Митяй.
– Вот и ладно, – обратила внимание на себя сваха громким голосом. – Думаю, пора молодых благословить, а уж потом всё остальное.
Она протянула Ивану Осиповичу приготовленную икону Божьей Матери в старинном серебряном окладе. Митяй и Манечка опустились на колени, рядом с Ашниным встала Евдокия.
– Пойдёшь ли ты, Маша, за Дмитрия?
– Благослови, батюшка.
– Любишь ли ты Машу, Митя? – спросила Евдокия сына.
– Люблю, матушка.
– Благословляю вас, дети мои, – перекрестил их иконой отец невесты и дал святой образ к их губам, который вместе они и поцеловали.
– За стол пожалуйте, – смахнул слезу растрогавшийся Осипыч.
Манечка с Митяем сели во главе стола, стали рассаживаться остальные, и пошло потом питьё да закусывание, обсуждение свадебных вопросов. С этим досиделись, считай, до полночи. Ударили по рукам и с песнями поехали по домам.
Две недели уже прошло с рукобитья. Митяй, задумавшись, неспешно ехал на серой двухгодовалой кобылке, по кличке Краля, по рыночной площади. Базарный день шёл к завершению. Снег скрипел у него под санями. Мысли его были не о вчерашней вечёрке у Василисы, где они были с Манечкой. Дело уже было обычное, хотя и проходило не без интереса.
Манечка на посиделках, пока до танцев не дошло, вышивала ему рубашку, как было заведено после рукобития, поскольку она перешла в разряд официальной его невесты. Девицы наперебой расспрашивали, какое платье она себе готовит, кого из подруг приглашать собирается. В общем, девичий угол не скучал, тем более, вскоре предстояли свадьбы ещё двух девушек. Время такое наступило – в самый раз свадьбы играть. Через три дня Рождество, там Святки, а перед Масленицей – наилучшая пора для свадеб и разговения.